В Кишиневе состоялся интенсив с психологом Алексеем Капрановым

Если произнести: «Я сейчас, пусть на час или на вечер, разрушу своей руганью его жизнь», возникнет сомнение. Потому что после этого следует вопрос: «А надо ли так?»
Никто никого не учил останавливаться
— Вас в детстве ругали?
Младенцы умеют отличать друга от врага. 
— Я сейчас замешкался, потому что задумался: «Интересно, мои родители знали, что они меня ругают, или думали, что формируют меня в этот момент как личность, шлифуют, оттачивают какие-то грани?» Родители ведь ругают не за что-то. Они ничем не отличаются ото всех остальных людей на свете: когда человек сталкивается с ситуацией, неожиданной для себя, начинаются разные ответвления.
У каждого есть представление о том, как человек должен себя вести. И если оно не совпадает с реальностью, бывает, начинает колбасить.
Недавно я ехал в автобусе из терминала до самолета. И мальчик, замечательный совершенно, ни в чем плохом не замеченный, стоит, держится за верхний поручень и подпрыгивает. Вообще ни одному живому существу при этом не мешает. Как на него наехали родители! Я даже не могу сказать, что кто-то из пассажиров посмотрел на него неодобрительно. Просто в этот момент происходит распад в сознании, мы не успеваем подумать, что это же хорошо, что он подпрыгивает, значит, он живой, у него хорошее настроение, вообще это довольно прикольно – подтягиваться на поручне.
Все собрание наших представлений — о себе, о других, других о себе, — ударяет в голову в одну секунду, и в результате наезд: «Стой спокойно! Сколько раз тебе можно говорить!» Полная классическая программа.
— Были случаи, когда родители вас отругали похожим образом?
— Я занимался музыкой, играл на фортепиано. И до сих пор играю, кстати. Лет в одиннадцать я ездил два раза в неделю в музыкалку. Дело было в мае, стояла такая же замечательная погода, как сегодня. Я вернулся из школы, переоделся в шорты и написал родителям записку, видимо, заранее чувствуя неладное.
— Записку, что вы уехали в шортах?
— Да. И уехал в чудесном настроении на музыку, забыв, естественно, сразу про эти шорты. Человек не думает же постоянно, во что он одет. Когда я возвращался обратно, полил дождь. Петербург, понятное дело. Мой папа встретил меня с зонтом и отругал дичайшим образом. До такой степени, что всего три или четыре года назад я снова надел шорты. Я их не носил лет сорок. Я это понял совсем недавно, сам с собой разрулил. Мы были с женой на отдыхе, зашли в магазин, и я увидел такие клевые шорты, наглые, цветные. Купил их, превозмогая себя, и с этого момента, как говорят, излечился. Меня никогда не били. Я не могу сказать, что меня сильно оскорбляли. Но этот момент наезда, видимо, был очень унизительным. Меня не называли последними словами, но лишили права на хорошее настроение, на ту одежду, которую я посчитал для себя удобной, на собственное решение. Если мы отмотаем назад, что происходило с папой, благословенна его память, которого я, естественно, очень люблю и любил тогда? Думаю, у него произошло легкое помешательство. Он прочитал записку, посмотрел на улицу, там шел дождь. Он огорчился, испугался за меня, представил, как я лежу на смертном одре с температурой сорок, пройдясь однажды майским днем в шортах по Петербургу. Наверное, что-то такое с ним произошло. И все. А дальше, поскольку никто никого никогда не учил останавливаться, рефлексировать или хоть что-то с этим сделать, то и получает тот человек, который якобы являлся причиной этого помешательства.
— Вы отвечали ему что-то?
— Нет, я, конечно, ничего не отвечал, как и большинство моих коллег в этом возрасте. Особенно если мы в кавычках и без кавычек хорошие дети.
Хорошие дети — те, кто не сомневается в том, что родитель прав и хочет ребенку добра. Это характерное поведение детей до семи лет. И все самые страшные и опасные родительские манипуляции приходятся как раз на этот возраст.
И потом, до переходного возраста, когда человек вдруг понимает: «Опа, я могу сам!», мы инстинктивно продолжаем верить родителям.
— Когда вас разносили за шорты, вы верили, что были неправы?
— Я был несчастен. Внутри-то каждый из нас знает свои права, мотивы, желания. Вопрос, насколько глубоко это у каждого из нас зарыто. Давайте эту простейшую ситуацию с шортами разберем. У человека хорошее настроение, человеку одиннадцать лет, не три, не пять, он ведет самостоятельный образ жизни. Я сам пришел из школы, открыл дверь, приготовил еду, поел, убрал посуду, пошел заниматься музыкой. Вся декорация, все предлагаемые обстоятельства — про самостоятельного человека, принимающего решения. Сам в троллейбусе сидел, уехал с Гражданки на Петроградку, это же все непростые вещи. И заодно надел шорты.
Это решение соответствует моей самостоятельности? На сто процентов. Я внутренне знал, что у меня есть на это право. А потом мы сталкиваемся с внешним диким давлением, когда нам однозначно говорят: «Какое право? Опомнись! С ума сошел? Никакого права нет. Про это есть, а вот про это нет!» Да, более того, даже такого вида разговора не происходит, когда — ваше слово — «ругают» детей, ничего им не объясняя. Никто ни в чем не сомневается, никто не делает никаких выводов, не строит причинно-следственные связи. Мы просто несемся на лошади в бой! И, мне кажется, другой человек становится несчастным в этот момент.
У нас есть довольно большой неоплаченный счет перед детьми

— Сейчас вы сами папа. Вы ругаете своих дочерей? Несетесь на лошади в бой?
— Надеюсь, что сейчас все-таки нет. Бывало ли такое со старшими, что меня на чем-то замыкало? Абсолютно точно. Во многом благодаря моим детям я учился, как с этим быть.
— Расскажите какой-нибудь случай? Когда один раз перемкнуло, а потом больше не повторялось благодаря работе над собой.
— Это не про меня будет история, про мою жену. Но я в тот момент осознал, в каком идиотизме мы живем. Когда старшенькая, которой недавно исполнилось тридцать, училась во втором классе, мы пришли к ней в школу. Учительница сказала, что что-то она там делала не так, то ли бегала, то ли не бегала, то ли по всем контрольным получила двойки. Я не помню уже, что именно, но помню, что это произвело на нас неизгладимое впечатление.
Был ноябрь, и мы собирались после школы ехать покупать Анечке теплую куртку. И мы едем, Наташа моя сидит рядом и говорит: «Даже не знаю, ехать или нет, покупать ей теперь эту куртку или нет». И я без остановки говорю: «Слушай, наверное, не ехать, пусть замерзнет и умрет!» И мы захохотали все вместе. Это было смешно, но это был очень важный момент такого осознания. Я думаю, что с тех пор Бог уберег, что-то стало меняться.
Хотя у нас у всех есть довольно крупный неоплаченный счет перед нашими детьми. Мы все, и желая, и не желая, часто делаем многое для того, чтобы подпортить им жизнь. И когда я говорю: «Все», я имею в виду «все».
До этого момента, кстати, была еще одна история. Аня однажды очень, очень, очень просила какой-то красивый значок. Мы его искали и купили, и она пошла в школу и потеряла его вместе с джинсовой курткой, которая еще и стоила каких-то денег, а у нас их тогда вообще не было. И я помню, как я ее отругал. Сегодня я ни за что бы так не поступил. В этом смысле младшей повезло намного больше, потому что это вообще ушло из наших отношений. Я говорю не только о себе, я говорю обо всей нашей семье.
— В какой момент вы начали сожалеть, что отругали ее за значок?
— Еще в процессе. Мы как раз и говорим о том, что язык сам несет, что не знамо. Если мы хоть какую-то внутреннюю гибкость имеем, начинаем понимать по ходу, что несем чушь. А главное, что это не стоит другого. Никогда. Это не стоило удовольствия, которое я мог получить от шортиков, испорченного настроения, моего и папиного, я абсолютно в этом уверен. Наверняка тогда был испорчен вечер, мы дулись друг на друга.
— Вы у дочки попросили прощения за историю со значком?
— Тогда нет, я был еще не обучен. Мне было 23 или 24 года, модель была очень сильна. Но потом, конечно, я и просил прощения, и прошу прощения, и в общем, и в частности. Потому что это важно. Мы с ней совершенно сумасшедшие друзья, друг без друга не живем, про все разговариваем, мы много про это потом говорили, и про мое безалаберное поведение тоже.
— Можно ли быть родителем и не испытывать чувства вины перед детьми? Можно ли так выстроить отношения? Я не знаю про пап, зато про мам мне известно на собственном примере: рождается ребенок, вместе с ним практически сразу выдается чувство вины, что что-то ты делаешь, как мама, не так.
— Хороший какой вопрос. Как сказал Борис Борисыч Гребенщиков, «у черных есть чувство ритма, у белых — чувство вины». Хочется сказать: «Можно», но я сейчас кручу в голове бесконечное число примеров, и получается, что нет. Это как первородный грех, который в нас сидит. С другой стороны, ведь чувство вины — такая охранная грамота, если мы умеем с этим что-то делать и как-то жить. Тогда мы можем подумать за секунду до.
Противоположная позиция — это «взрослый всегда прав». У меня на «Маяке» есть программа, четыре часа в неделю. И довольно многие родители звонят, в том числе те, которые совсем про это не думали, и говорят, что, если оглянуться назад, это чувство вины появляется. А дальше уже мы говорим о том, что с этим делать. Если продолжить размышлять над вопросом, получается, что есть люди, у которых изначально комплекса вины нет. И сейчас рассуждая про это, мы с вами делаем хорошее дело или плохое? Я верю, что хорошее. Потому что начинается рефлексия, пересмотр ценностей, сомнение, что-то становится возможным поменять.
Что такое «Я отругал своего близкого человека?». Я вообще-то испортил ему жизнь на этот момент. Эту фразу довольно важно произнести вслух. Чаще всего мы этого не делаем.
Что мы говорим? «Я его отругал, неповадно будет, я как мама сейчас, конечно, немного страдаю, у меня когнитивный диссонанс, ведь я его люблю». Но дальше этого дело не идет, потому что я принимаю лекарство, которое называется «так надо». Если произнести: «Я сейчас, пусть на час или на вечер, разрушу своей руганью его жизнь», возникнет сомнение. Потому что после этого следует вопрос: «А надо ли так?» Когда задан очевидный вопрос: «Так надо, чтобы я сейчас своему любимому человеку делал плохо?», начинается совсем другая дорога, человеческая, серьезная, настоящая.
Начинается работа с собой. Следующий шажок: «Разве такое может быть?» А если так быть не может, что же имеется в виду? и откуда во мне это выросло? Почему мальчику десяти лет я говорю: «Не тянись к поручню»? Почему я так реагирую, когда девочка трех лет уронила мороженое?
Пусть им будет в кайф возвращаться домой
— Мне кажется, есть большое количество родителей, которые это понимают. Сейчас многие читают Петрановскую, Гиппенрейтер, ходят к вам на лекции. Но когда это мороженое падает, все равно начинают кричать.
— Это правда. Но есть механизм, в котором я абсолютно уверен, я много раз про него говорил: один секундный вдох, разрушающий эту реакцию. Не раз и навсегда, но на этот момент точно. Я это гарантирую. Мы в этой модели были миллион раз, мы не можем не открыть рот, но мы можем замешкаться. Все могут. Кто говорит: «Я не могу», лжет, он не пробовал. За эту секунду ты вспоминаешь, как тебя по тому же поводу когда-то отчихвостили, откуда это взялось, и успеваешь понять, что не стоит такой чудесный день портить, не стоит портить жизнь ей и самому себе.
Сейчас я расстроюсь из-за упавшего мороженого, в середине моего спича пойму, что я — полный идиот или идиотка, начну обламываться на эту тему, язык мой продолжит молоть чушь, потом я запарюсь, просить прощения или нет, какими словами просить, а после этого — самое главное — я же не смогу вернуть то настроение, которое было, даже если я на коленях буду стоять и просить прощения. Это вещь важная! В этот момент происходит вселенское уравновешивание. Вернуть-то мы не можем ни тот майский день, ни ощущение от подаренного значка, перечеркнутое наездом на тему того, что он потерян. 
Когда я чувствую, что раздражен, я раздражен на все. О, если бы мы были в силах в момент конфликта сформулировать, чего мы хотим на самом деле, а еще лучше записать на листке бумаги! Это было бы блистательно. Но это почти невозможно.
— Конфликт же может быть затяжным.
— Это правда. Если это так, очень важно сесть и написать, чего я хочу. И, по моему опыту, поразиться, как то, что ты делаешь, не имеет никакого отношения к тому, чего ты хочешь. История, которой у меня никогда не было с дочерями, но я понимаю, что она есть у большинства. Я могу привести ее в пример. Ребенок стал поздно приходить домой. Начинаем конфликтовать. Мы, родители, говорим: «Это невозможно, ты совершенно забросила учебу, ты шляешься неизвестно где». И, чтобы сделать картину более цветной, у нас это будет происходить каждый день. И каждый день усугубляет предыдущий.
Мы сейчас говорим о человеке 15-16 лет, и ей, в общем, не наплевать на нас, но она уже хорошо сформулировала, что у нее есть определенные мотивы и права, ей не хочется предавать себя. Она с замечательным Вовой ходит смотреть фрески Новодевичьего монастыря. Чего же я, родитель, хочу в этой ситуации? Это любопытный вопрос. Если мы раскопаем эту историю, ответы могут быть разные. Мой ответ, например: «Я хочу перестать бояться». Мне некомфортно в состоянии, когда у меня в половине двенадцатого трясутся руки.
Этих конфликтов у нас не было никогда только потому, что я сам себя разрулил. В этот момент мне плохо, значит, мне нужно сделать так, чтобы мне стало лучше. Может ли она на это влиять? Конечно, да. Но я не могу построить это из ситуации напряжения и противостояния. Что мне надо сделать? Например, мне ничего не стоит договориться о праве на СМС с двух сторон. Ничего не стоит построить отношения таким образом, чтобы ей было в кайф возвращаться домой.
У меня, у папы, безусловно, есть право ее ждать, и волноваться, и бояться. Только из этого не следует, что ребенок приходит домой в хорошем настроении, и первое, что он должен получать — разрушение этого настроения. А ведь это и происходит раз за разом в подобных ситуациях. Мне вдруг по-родительски начинает казаться, что если она сейчас поплачет, тогда в следующий раз сообразит. И ведь никакого отношения одного к другому. Напротив, если она вернется домой, понимая, что ее там ждут, что ей там хорошо, у меня есть сумасшедшие возможности как у папы.
В основе наших отношений – страх
— С маленькими детьми до семи лет возможно не ссориться, налетая на них сверху, а равноправно конфликтовать? Вместе искать пути выхода?
— Я не уверен: у нас перед ними огромная фора. Она заключается в том, что даже когда они с нами не согласны, кричат, плюются, кусаются, они знают, что мама и папа — боги. Самая дикая, но типичная ситуация: когда ребенок, на мамин взгляд, повел себя не так на улице, она говорит: «Все, я пойду, делай, что хочешь». И он, рыдая, бежит за ней. История эта повторяется раз за разом. Он и рад бы с ней конфликтовать, но до шести-семи лет у него нет этого инструмента. А мама, как мы понимаем, совершает довольно дикий поступок: она манипулирует им. Готов признать, что она это делает, не осознавая.
— Как же? Она прекрасно знает, что он за ней побежит.
— Это правда. Но она не останавливается в этой точке. Я не могу бросить камень в этих родителей: модель устроена так, что мама проскакивает этот момент. Если она остановится, как сейчас мы с вами, она за две-три секунды поймет, что происходит. Более того, большинство мам скажет себе: «Так поступать нехорошо, нехорошо манипулировать чувствами любимого и близкого человека». Но для того, чтобы это сделать, ей нужна та секунда, про которую я постоянно твержу. Я думаю, что в основе детско-родительских отношений лежит страх.
— Страх потери контроля?
— Изначально биологический, животный страх за потомство. Есть животная точка, от которой мы идем. Она определяет многие наши поступки. Наша человечность — это осознать. В тот момент, когда мой ребенок роняет мороженое на пол, это про то же. Мне страшно, что я получу неодобрение своего племени. Мне страшно, что раз он уронил мороженое, то теперь точно станет дворником или проституткой.
noi.md

Ребенок не должен думать, что мир — это страшное место
То, как ребенок воспримет разговор о безопасности, зависит от его возраста, от отношений с родителями и, конечно, от того, как рассказывать. Часто взрослые из самых благих побуждений показывают пятиклассникам страшные, отталкивающие кадры, чтобы они уж точно запомнили что-то важное. Однако такая подача информации и взрослым тяжела, а детям откровенно вредит.
Не надо пятилетнему ребенку, который только что увидел по телевизору пожар, говорить, что это страшно, и может в любой момент случиться с ним, если он будет трогать спички. Такое воспитание рождает страх.
Если ребенок увидел по телевизору что-то, что его испугало, надо объяснить, что произошло, и спокойно рассказать, как этого избежать.
Родители нередко впадают в крайности: или «берегут» детей – и молчат об опасностях, или, наоборот, рассказывают о возможных неприятностях во всех красках. Нужна золотая середина, особенно – в форме подачи.
С одной стороны, надо следить, чтобы у ребенка не возникло впечатление, что мир – это страшное место, и лучше вовсе не выходить из комнаты. С другой – пояснять, что опасности существуют, и дать инструкцию, как поступить в той или иной ситуации.
Например, вы из города приехали в деревню и говорите ребенку: «Не ходи в уличный туалет, там огромная дыра, ты туда провалишься». Вроде предупредили, но это не особо поможет. Будет лучше, если вы скажете: «Каждый раз, когда ты идешь туда, позови папу или маму, предупреди взрослых. Давай мы отведем тебя туда за руку, постоим рядом, положим доску поперек дыры, чтобы ты не упал».
Разговаривая, попробуйте увидеть ситуацию глазами ребенка и представить, что именно у него из ваших слов останется в голове.
Учить безопасности нужно постоянно, между делом
Время от времени происходят события, которые не могут не волновать родителей. Дети погибли в торговом центре, в соцсетях мелькнуло очередное «пропал ребенок», в родительском чате пришла рассылка о педофилах...
Тревожные или просто напуганные новостями родители часто хотят в профилактических целях провести беседу с ребенком по этому поводу. Поскольку такие беседы и предупреждения с точки зрения ребенка происходят вдруг, они выглядят как нарушение его границ, а не забота.
Беседы о безопасности должны быть частью повседневного бытового общения, проходить по случаю и между делом.
Когда же они возникают как некое событие, специальный разговор, – это отталкивает. Особенно, подростков. Единственное, что работает, – это доверительный разговор: «Я слышала, бывает, что кто-то пишет как будто от имени друга, а потом оказывается, что этот человек – не тот, за кого себя выдает. Вот я и встревожилась. А ты всех своих друзей, с которыми общаешься в интернете, знаешь? Ты не замечал ничего странного?»

Научить ребенка критически относиться к новым знакомствам, особенно виртуальным, объяснить ему, что такое отношения вообще – невозможно одним внезапным «наскоком» после тревожной новости по телевизору.
Рассказывайте о своем детстве, про знакомых и друзей, но учитывайте, что чем младше ребенок, тем важнее, чтобы в рассказе был хороший конец.
Чем младше дети, тем важнее четкий алгоритм действий
Правила безопасности можно обсуждать, когда вы смотрите мультфильмы, читаете сказки. Например, читая «Снежную королеву», можно обратить внимание ребенка на то, как Герда попала в сад старушки, которая умела колдовать: заговорила с ней, вошла в ее дом, и старушка сделала так, что девочка все забыла и осталась у нее. То есть добрая старушка оказалась не такой уж и доброй!
Можно самим сочинять метафорические истории. Обычно у маленьких детей есть любимая игрушка, например,  медвежонок – он-то и может «попадать» в разные ситуации. «Пошел медвежонок гулять, увидел открытый канализационный люк. "Ой, как интересно", – подумал он, и решил туда заглянуть…»
Важно, чтобы эти истории для маленьких детей всегда заканчивались хэппи-эндом и чтобы в них была часть, содержащая алгоритм поведения в той ситуации, которую вы обсуждаете.
Важно, сохраняя доверие ребенка к миру, давать ему через эти истории четкие алгоритмы поведения в разных обстоятельствах. От всего на свете уберечь невозможно, но продумывание и проговаривание различных ситуаций – заранее – может спасти и уже спасло не одного человека.
Контролируйте свои эмоции
Во время беседы важно эмоциональное состояние самого взрослого. Никакие «ты все можешь мне рассказать» не сработают, если вы сильно расстраиваетесь или огорчаетесь.
Если ребенок уже знает (а дети знают своих родителей и их реакции очень хорошо), что, услышав про дядечку, который ему пишет в чат и зовет на свидания, вы всполошитесь так, что вас самого нужно будет успокаивать, он, скорее всего, ничего рассказывать вам не будет.
Дети – великие спасатели своих родителей, они стараются оградить их от волнений, берегут их чувства.
Это не значит, что нельзя показывать своих чувств – во многих ситуациях это просто невозможно. Но, в любом случае, демонстрируйте, что вы знаете, что делать, и способны контролировать свои эмоции.
Не шлепайте и не заставляйте есть
О теле и личных границах можно начинать говорить лет с трех. Эту тему надо потихоньку развивать, купая малыша, обучая его названиям частей тела. Поясняйте, почему взрослые не ходят голыми, почему не обнажают на людях интимные места. А еще не заставляйте насильно есть, не требуйте обнимать и целовать тех, кого ребенок обнимать и целовать не хочет, и конечно, не наказывайте телесно.
Вы не научите ребенка тому, что его тело неприкосновенно, чтобы он мог сказать «нет» тому, кто попытается нарушить его личные границы, если сами будете его шлепать или заставлять запихивать в себя еду.
К трем годам у детей начинаются всяческие «хочу» и «не хочу», проверка границ, и на этом этапе нельзя на них давить, нужны переговоры. Если ребенок не хочет целовать бабушку, обниматься с дядей и не идет на ручки, его желание надо уважать, объяснив обиженным родственникам, что заставлять его вы не будете. Именно в эти моменты и формируется восприятие ребенком своих телесных границ.
В возрасте шести-семи лет хорошо бы научить ребенка мыться самостоятельно под присмотром родителей и объяснить, что без крайней медицинской необходимости и его согласия трогать его нельзя.
Не учите ребенка всех слушаться
Какие дети чаще спасаются? Непокорные. Те, у кого в семье есть право голоса. Это дети, не всегда удобные для учителей и воспитателей, но они скорее смогут сказать «нет», «не хочу» и не постесняются закричать.
Вспоминая детство и встречи с незнакомцами, которые куда-то их подзывали, выросшие девочки нередко говорят: «Я пошла, потому что была вежливая, потому что меня учили, что взрослые – это авторитет, и нужно быть послушной», «Я понимала, что что-то было не так, но ведь хорошие девочки не кричат».
Инструкторы по безопасности в том числе учат детей в экстренных ситуациях проявлять нестандартное, социально не одобряемое поведение: если тебя на улице кто-то схватил и повел за руку – падай и кричи, не бойся, что земля грязная, что кричать и валяться нельзя.
Для тренировки можно с ребенком покричать и попадать. Это может выглядеть как игра, но в нужный момент вспомнится.

Мы учим детей не разговаривать с незнакомыми, но часто опасность исходит от тех, кого он знает: соседей, учителей, родственников.
Объясните ребенку, что трогать его могут только близкие люди, и только – с его разрешения и, если ситуация кажется ему странной, то не имеет значения, кто этот человек: родственник, друг или сосед.
Выберите «доверенного взрослого» 
Примерно с девяти лет для ребенка самой важной социальной задачей является установление дружбы с равными себе по возрасту, и родители отходят на второй план. Какие бы доверительные отношения вы ни создавали, у ребенка все равно будут секреты. Как же его защитить?
Я на такой случай рекомендую назначить кого-то из близких взрослых и договориться с ребенком: «Если ты что-то не можешь сказать маме, пойди и скажи ему». Со своим ребенком я проговаривала, к кому из родных и друзей он может пойти поговорить или заночевать, главное, чтобы – не куда попало и не один ночью.
Если отношения с родителями в какой-то момент станут напряженными, пусть у ребенка будет хоть один «свой» взрослый, который будет в курсе произошедшего и заведомо не даст вредный совет.
Да, если по условиям договора этот взрослый обещает, что он не будет передавать информацию родителям, вы рискуете не узнать о какой-то неприятной ситуации, произошедшей с вашим ребенком. Но зато есть высокие шансы, что ребенок со своей проблемой не окажется один на один.
Конечно, для подростков очень большую роль играют друзья, сверстники. Так что если у вашего ребенка есть родные или двоюродные братья и сестры, близкие сверстники, скажите детям: «Если вдруг вы не можете рассказать что-то старшим, обязательно скажите друг другу». Как психолог я сталкивалась с ситуациями, когда это спасало ребенка от суицида и других серьезных неприятностей.
Не все тайны нужно хранить
Ребенок должен обязательно знать, что тайны бывают двух видов. Есть тайны, когда дети что-то скрывают от родителей, покрывают друг друга, и их можно хранить, если они никому не угрожают. Такие секреты объединяют, это часть социальной игры.
Но если ты становишься носителем тайны, от которой тебе плохо, если ты из-за этой тайны боишься за другого человека или за себя, об этом обязательно нужно сказать взрослым. И опять же: не стращайте ребенка, а давайте ему алгоритмы, объясняйте, что даже если вы и расстроитесь, то все равно будете на его стороне.
Сложнее всего перенести неодобрение близких
Когда люди рассказывают о какой-то страшной ситуации из прошлого, часто самый травмирующий момент – это не само происшествие, а то, что произошло в дальнейшем, когда человек пришел домой, а близкие его не поддержали. Например, он дополз до дома, чудом выбравшись из опасной ситуации, а его отругали: «Где ты шлялся?»
У нас есть некий запас прочности, но отсутствие поддержки и неодобрение близких очень сложно перенести.
Даже если ребенок объективно в чем-то виноват, попробуйте реагировать так, чтобы он знал, что вы хотя и сердитесь из-за его поступка, но все равно любите его самого.
И никогда не ругайте детей за вред, причиненный им другими людьми. В изнасиловании виноват насильник, а не ваша дочь, которая «зачем-ты-туда-пошла». В избиении виноваты избившие, а не ваш сын, который «не-смог-постоять-за-себя».
deti.mail.ru

Врачей, которые работают с нашей душой и психикой — много. Но легче всего разделить их на три категории: психолог, психотерапевт и психиатр. Если у тебя есть проблема, которую ты не можешь решить, лучше знать, к какому врачу обращаться, а для этого эти профессии стоит различать. 
Потому подробно расскажем о каждой из них. 
Психолог
Психологами называют, в том числе, психотерапевтов, но изначально, психолог — не врач, у него гуманитарное образование, он не давал клятву Гиппократа. Психолог основывается на знаниях разных школ психологии, а потому может давать рекомендации, работать в компаниях в рекрутинговом отделе, в школе, давать семейные консультации. 

Психолог может помочь нам советом, помочь решить конкретную проблему, но не может проводить длительную психотерапию или назначать лекарства. 
Психотерапевт
Психотерапевт или психоаналитик работает с проблемами методами психоанализа. Он получает медицинское образование и может назначать медикаментозное лечение. Но основная его специализация именно психоанализ — глубинная проработка проблем человека через связь с его бессознательным. 
Это психотерапевты выкладывают своих клиентов на кушетку: так легче достичь расслабления. 

К психоаналитику стоит ходить за долгой, но окончательной проработкой сложных жизненных ситуаций и повторяющихся сценариев.
Психиатр
В этом враче нет ничего страшного. Психотерапевт и психиатр получают одинаковое базовое образование, но в какой-то момент терапевт углубляется в анализ, а психиатр: в химические связи мозга.
Потому психиатр, зачастую, совсем не бегает за пациентами со смирительной рубашкой, а прописывает поддерживающие препараты, которые помогают справиться с депрессией, потерей работы, разводом, смертью близкого человека. 
После медицинского сопровождения, скорее всего, психиатр отправит клиента к психотерапевту. 

Надеемся, тебе никогда не понадобится ни одни из этих врачей, но даже если и так, теперь нечего бояться.
edinstvennaya.ua

У моей лучшей подруги депрессия, хочу ей помочь. Девушке 25 лет и она впала в депрессию так как осталась далеко от друзей и родных. Где в Кишиневе можно найти хорошего психотерапевта, желательно женщину, и сколько примерно может стоить одна сессия ? 
 

- за что ругать мальчиков, а за что девочек
- за что хвалить мальчиков и девочек
- на чем акцентировать в воспитании мальчиков и девочек
Об этом и много другом мы поговорим с нашим ведущим психологом-консультантом - Людмилой Сёминой-Гицу!
Скорее регистрируйтесь пройдя по ссылке! 
Тел: 069 506 372  
  Организационный сбор -150 леев. (Если вы приходите с мужем или подругой - стоимость - 250 леев за двоих). 

Каждого гостя ожидают приятные и особенные сюрпризы, подарки и угощения! При желании Вы можете прийти со своими детками, за ними присмотрит наш любимый профессиональный аниматор!
  Мероприятие состоится 23-го ноября, в четверг.
Продлится с 19:00 до 21:00.

Ждём Вас!!!